только хватануть воздуха.
Справа от входа в квартиру была гостиная, без дверей, с широким арочным проходом, так что мне хорошо видна была обстановка — классическая, слегка под старину, мебель, изящный диван, обитый кокетливой тканью, а на нем — лежащая, тоже в изящной позе, женщина в шелковом халате. Мне показалось, что она очень красивая и очень молодая. И очень несчастная: голова ее была запрокинута, тонкой бледной рукой она удерживала на лбу сползающее мокрое полотенце и постанывала в унисон плачам Кристины. Значит, мама в этом доме все-таки есть, и мне при взгляде на семью в полном составе стало понятно, почему во время следственных действий рядом с девочкой была не она, а папа: похоже, что мама играет тут роль второго ребенка, слабая, изнеженная, она ждет от мужа такого же трепетного ухода, как за дочкой, и помощи в экстремальных ситуациях от нее никакой, раз она, слыша плач дочери, не сидит рядом с ней, держа ее за руку, а сама требует утешения.
Папа-Бутенко, со страдальческой складкой, прорезавшей лоб, с совершенно сумасшедшими глазами, сжав зубы, командовал врачами, которые явно растерялись, не зная, к кому первому бросаться оказывать помощь. Постепенно они распределились — одна, молоденькая фельдшерица, подошла к женщине, присела рядом с ней, взяла за руку, считая пульс, что-то тихо стала ей говорить, отчего женщина застонала уже в голос. Остальные двое докторов пошли за Бутенко в детскую. Вскоре он вышел оттуда, плотно прикрыв дверь. Плач сначала усилился, потом постепенно начал стихать. Юрий Борисович стоял, напряженно прислушиваясь, и только через несколько минут подошел ко мне.
— Что случилось? — неоригинально спросила я.
— Он пришел снова, — ответил мне Бутенко.
— Не поняла…
— Что вам не понятно?! — сорвался он было на крик, но тут же оглянулся сначала на дверь в детскую, потом в сторону гостиной и понизил голос. — Зачем вы врали, что это он убит?!
— Юрий Борисович, вам никто не врал. — Сначала я растерялась, но потом вспомнила, что его дочь, вообще-то, опознала руку покойника.
Видимо, и он вспомнил о том же, потому что начал что-то возражать мне и замолчал, осекшись на первом слове. Мы с ним оба машинально посмотрели на дверь детской. Там было уже совсем тихо, только время от времени слышались какие-то короткие команды врача фельдшеру по поводу лекарств.
— Простите. — Бутенко приложил руку к глазам. — Совсем я что-то… С этими делами… Пойдемте на кухню.
Я прошла за ним на кухню — большую и уютную, он усадил меня на диванчик и стал привычно накрывать на стол, причем не шарил по кухонным шкафчикам в поисках того-сего, а совершенно автоматическими движениями доставал нужные предметы. Из чего я сделала вывод, что Юрий Борисович Бутенко дома еще и по хозяйству главный, а от жены его нету толка даже на кухне. Но это, впрочем, не мое дело; ему нравится, и слава богу. И девчонка у них симпатичная…
На кухню робко заглянул юный доктор в синей униформе.
— Дайте блюдечко, — попросил он.
Бутенко тут же протянул ему блюдце.
— Ну что? — спросил он заискивающе.
— Сделаем успокоительное, она поспит. А потом, знаете… — молодой человек помялся, — ведите ее к доктору.
— К какому? — уточнил Бутенко. Его голос разрывал душу.
— К психиатру, уважаемый папа. Дочку лечить надо серьезно, валерьянкой не обойдетесь.
Высказав все это с блюдечком в руках, он повернулся и исчез в недрах детской, откуда послышался хруст открываемой ампулы, звон стекла о блюдечко, тихий говор медработников. Бутенко напряженно прислушивался к этим негромким звукам, потом повернулся ко мне.
— Он прав. Кристину надо лечить. Ах ты, черт… Все сломалось… Не будет прежней жизни… Все теперь по-другому…Сплошной кошмар…
Он устало опустился на стул у окна, уставился на лежавшие на подоконнике листы бумаги с рисунками:
— Вот видите, что случилось?
Он передал мне верхний рисунок, потом второй. Они были сделаны цветными карандашами, но это я поняла, лишь вглядевшись: использованы были только черный, темно-коричневый и болотно-зеленый тона. На рисунках какие-то согбенные фигуры без лиц строем шли в темноту.
— Вы понимаете? У нее цвет пропал. Как у Гойи. Вы видели раннего Гойю? Таких сочных цветов нет ни у кого. А в «Доме глухого», пораженный болезнью, он писал мрачные, страшные сюжеты, и почти монохромные, в таких же тонах. Это… — Он замолчал. Забрал у меня рисунки и сложил их снова на подоконник, перевернув белыми листами вверх. А потом посмотрел мне в глаза и отчаянно сказал:
— Прав доктор. Это душевная болезнь.
— Юрий Борисович, — тихо напомнила я. — Вы мне расскажите…
— Да, — очнулся он. — Простите. Я был дома сегодня, взял отгул, с Кристиной побыть. Мы теперь всегда с ней, не отпускаем никуда одну. Она в школу не пошла, приболела немного. В полпервого звонок в дверь…
Он сморщился, словно от боли, но тут же взял себя в руки.
— Кристина подумала, это наша мама идет, она всегда звонит. Мы все звоним, когда домой приходим, даже если ключ есть. Приятно, когда тебе откроют, правда?
Я кивнула. Он продолжал:
— Вот она к двери и подошла. Посмотрела в глазок и закричала. Так страшно закричала, до сих пор у меня в ушах стоит… Я побежал к ней, дверь распахнул… А на площадке стоит он…
Бутенко замолчал, и мне захотелось толкнуть его, чтобы он рассказал уже наконец все по порядку.
— Кто «он»?
— Что значит «кто»? — недобро удивился Юрий Борисович. — Маньяк. Насильник… — Он словно выплюнул это слово. — Тот самый. Кристина его узнала. Она ведь тоже была в прихожей. Я, дурак, ее не увел. И она все видела.
— Да почему вы думаете, что это он?
— Кристина его узнала, — повторил Бутенко. — Он одет был, как тогда, джинсы и рубашка-поло…
— Мало ли кто ходит в джинсах и рубашке-поло, — возразила я.
— Он так же был одет, — повторил Бутенко. — Точно так же, как… как тогда. Она же мне сказала… Я Кристину оттолкнул в глубь квартиры и за ним бросился. Мы по лестнице бежали. Он от меня, я за ним. Он выскочил на улицу — и исчез. Не могу понять, куда делся. — Он снова надолго замолчал.
— И лицо его Кристина рассмотрела? — осторожно спросила я. — Она уверена?…
— Лицо? — он медленно, как во сне, повернул ко мне голову и посмотрел так, что у меня по спине побежали мурашки. — У него не было лица.
Глава 11
То же самое сказала и пожилая соседка Бутенко с первого этажа. Она входила в парадную, когда ей навстречу выскочил парень в